Детский абаасы

Но что делать, если Бог не дает детей или они не выживают? В старину существовало такое выражение: «О5о турбат ыала» («Семья, в которой дети не выживают»). В таком случае даже чары шаманов не могли помочь. Впрочем, все же кое-какие хитрости, как обмануть о5о абаасытын (нечистую силу, пожирающую детей), существовали. 

В одном из наслегов Средневилюйского улуса  в конце позапрошлого века проживал некий бай. Жена его каждый год рожала по сыну, но, к сожалению, младенцы умирали, не дожив и до полугода. К кому только ни обращались отчаявшиеся родители! Привозили из других улусов самых знаменитых шаманов и удаганок, просили помощи уместных, побывали в их доме и разные травники-отосуты, знахари, ясновидцы, вещуны и ведуны, предсказатели и гадатели, приглашали даже емюряхов*-припадочных – вдруг что-нибудь подскажут… Но, увы, ничего не помогало: дети продолжали умирать. И, скорей всего, причиной этой напасти послужило одно обстоятельство. У этого мужчины была другая жена – дочь наслежного князька соседнего улуса. Она была необыкновенной красоты, но донельзя избалована родителями, у которых была самой младшенькой, родившейся, когда родители уже не чаяли иметь детей. Якуты таких детей-последышей называют шутливо «мурун бюетэ» (буквально - затычка носа). После свадьбы новоявленные родственники сразу отметили, что молодайка любит поспать, к хозяйству душа у нее не лежит, зато любит наряжаться и красоваться. Так прошло около года, затем отец заявил сыну: «Твоя жена чересчур беспокойно спит по ночам, без конца стенает, скрипит зубами и вздыхает, такие люди обычно не живут долго, давай, пока не поздно, отправим ее обратно к родителям!»  Мужу ничего не оставалось, как выполнить приказ отца. Как потом оказалось, молодая женщина была беременной. И через определенное время, вернувшись домой опозоренной, умерла от преждевременных родов вместе с ребенком в утробе. На похоронах любимой дочери князь дал слово отомстить за ее смерть семье бывшего мужа. Для этого был приглашен из дальнего улуса именитый кровожадный шаман, который камлал три дня и три ночи без остановки. Вот с того времени и начались в семье бая горести и напасти.   

Можно было, конечно, взять на воспитание кого-нибудь из детей дальних или близких родственников или пригреть сироту-хамначчита*. Но жена бая была еще молода, лет на пятнадцать младше мужа, и потому не теряла надежды родить собственного ребенка. Она в очередной раз была на сносях, ходила тяжело, предыдущие многочисленные роды истощили ее организм, а преждевременные утраты сделали еще молодую женщину нервной и суеверной. Она постоянно плакала, одно это уже было, по мнению предков, сильным грехом. Ее нервозность передалась и мужу, человеку,  довольно толстокожему от природы, но тоже под давлением обстоятельств уже не верящему, что когда-нибудь сможет изведать счастье отцовства. 

Как-то в конце зимы, когда заканчивалась пора сильных морозов и, как говорится в народных преданиях,  Бык-зима терял свою голову, глава семейства вышел  облегчиться по-маленькому перед сном. На небе сквозь ночной туман мерцали звезды. Мужчина направился в сторону старого амбара. Вдруг ему послышалось отчетливое мяуканье. Он очень удивился, поскольку их семейство котов не держало. Мужчина постоял еще немного, прислушался и снова услышал громкое мяуканье, но самого кота не было видно. Мяуканье все продолжалось и становилось громче, и казалось, что невидимое животное говорит: «Мое-мое-мое!» Испуганный и продрогший бай, не чуя ног, побежал к юрте. Ему почему-то стало страшно. 

Домочадцы готовились ко сну. Беременная жена, уже лежавшая за занавеской на своем ороне*, тревожно взглянула на запыхавшегося мужа: мол, что случилось? Но тот только отвернулся. Сон никак не приходил. Мужчина на цыпочках, стараясь сильно не шуметь, вышел на улицу, прихватив с собой охотничье ружье, и направился в сторону маленькой черной юрты с коровником-хотоном и замер в ожидании. В гулкой ночной тишине вновь раздалось громкое мяуканье, которое как бы переходило в детский плач. «О, горе мне! Видать, повадился к нам абаасы, поедающий детей!» - с горечью воскликнул мужчина и решил во что бы то ни стало сразиться с мерзким чудовищем. Он открыл задние двери хотона и прошмыгнул внутрь. Держа ружье наперевес, притаился за столбом. 

Долго ли он так стоял, полный решимости отомстить за своих детей, которые были утащены подлым абаасы, неизвестно. И тут вдруг почувствовал какое-то шевеление и при свете выглянувшей луны увидел, что прямо на него идет какое-то чудище ростом не больше годовалого ребенка, с большой кочкообразной головой и косматыми длинными волосами, с большим пузом и совершенно голый… Мужчина выстрелил в приближающееся чудище в упор. Но тот даже головы не повернул. Бай отбросил бесполезное свое оружие и решил сразиться врукопашную. «Неужели я, удачливый охотник, мужчина в расцвете лет, - думал он, - не справлюсь  с этим недомерком?» И со всего маху схватил абаасы за длинные космы. Но не тут-то было! Сила у маленького чертенка оказалась недюжинной, он волочил взрослого сильного мужчину, как какую-то былинку, по всему хотону. На его беду он даже не мог разлепить пальцы от волос мерзко пахнущего абаасы. Тут, на его счастье, в черной юрте от их шума проснулись хамначчиты и вошли в хотон, вооруженные толстыми палками. Только тогда абаасы отпустил бая и в мгновение ока сгинул в темноте. 

Бай, попросив работников никому ничего не рассказывать, поплелся домой. Руки как будто огнем горели и противно пахли, только через день пальцы разогнулись в прежнее состояние.

Назавтра бай уехал в соседний наслег. Что он там делал, никому не сказал. Через два дня из этого наслега приехали гости-хоносо*. Вскоре у хозяйки начались роды. Родился вполне здоровый мальчик, чего нельзя было сказать о роженице. Женщина пришла в себя только на третьи сутки после тяжелых родов и чуть не отдала богу душу, узнав, что и этот ребенок не выжил. От нее скрыли, что отчаявшийся муж на этот раз прибег к обряду «О5о уоруу», когда ребенка, как только он появится из лона матери, и ему перевяжут пуповину, заворачивают в заячью шкурку и отдают на воспитание чужим людям. Приемная мать стоит, притаившись за камельком, и ждет, когда ей отдадут новорожденного. После этого она, пятясь назад, выходит из юрты через заднее окошко хотона, где ей дают в руки берестяное ведерко с золой и ветками шиповника (считалось, что абаасы боится колючих веток шиповника). Таким  же образом, пятясь, женщина преодолевает территорию двора, при этом она должна, чтобы  совсем уж запутать свои следы, засыпать следы золой и разбрасывать ветки шиповника. Тогда детский абаасы точно не найдет ребенка и уйдет несолоно хлебавши. Года два, а то и более полагалось хранить тайну усыновления ребенка, особенно скрывали это от матери, чтобы та ненароком не потащилась взглянуть на рожденное ею дитя и не привела за собой абаасы. 

После того, как ребенок встанет на ножки, начнет ходить, окрепнет, его обычно возвращали в родную семью, а иногда он так и оставался в приемной семье. Причем якуты относились к усыновленным детям так же, как и к своим, не делая никаких различий. 

В данном случае этот мальчик, Еремей, вернулся к родителям в трехлетнем возрасте. К тому времени у него уже родился младший брат. Видимо, обманутый однажды детский абаасы оставил в покое эту семью.