Блудная дочь

Ее перевезли в районный центр и отдали младшей дочери, единственной из ее четверых детей имеющей высшее образование, она преподавала в школе географию. Муж её занимал какой-то ответственный пост в райисполкоме, ходил на работу в костюме с непременным галстуком и коричневым кожаным портфелем. Детей в семье было трое: сын и две дочери-погодки. Они все после уроков занимались в каких-то кружках, спортивных секциях, учились в музыкальной школе, так что старуха целыми днями сидела дома. Причем взаперти, так как любила уходить, куда глаза глядят. К тому же на старости лет она пристрастилась к спиртному, каким-то образом ухитрялась раздобыть водки и к приходу домочадцев оказывалась совершенно пьяной. Зять и дочь прямо из себя выходили, каждый по-своему впадал в гнев при виде ничего не соображающей нетрезвой старухи, обожающей к тому же во весь голос распевать старинные эвенкийские песни, больше похожие на монотонное завывание ветра. На просьбы не петь, не позорить их на весь дом вредная старушенция прибавляла звук и порывалась уйти неизвестно куда. А совсем скоро, не дожив до весны месяц, тихо угасла в районной больнице, куда ее определила дочь, уставшая от выходок матери.

Старуха умерла ночью, никого из родных рядом с ней не оказалось, только молоденькая медсестра-практикантка по доброте душевной время от времени заходила в палату к одиноко лежащей умирающей старушке, держала ее за иссохшую пергаментную ручку.  Когда-то эти руки умели все: выделывать оленьи шкуры и шить из них красивую теплую одежду, вкусно готовить, нянчить детей, ставить чум и даже ловить арканом оленя. Двое ее сыновей стали оленеводами и кочевали по тундре, с ними, с точки зрения матери, было все в порядке. А вот дочери не оправдали ее надежд. Старшая выскочила замуж за непутевого человека, приехавшего на север за длинным рублем против воли родителей и братьев. Уже тогда крепко пьющий мужчина быстро споил молодую девушку, и она стала посмешищем для всего села и валялась то там, то тут вместе с собаками. Наконец куда-то уехала с каким-то перекати-поле бродягой, коих на севере в те годы было всегда в избытке, и пропала, затерялась, а может, вообще уже давно сгинула, сгорела от пьянства. Младшая же всегда хорошо училась, стала учительницей, вышла замуж за такого же образованного человека, вроде бы нужно гордиться её успехами… Однако и эта дочь не радовала материнское сердце: черствая, заносчивая, наверное, стеснялась ее, неграмотной старухи, с братьями также не особо общается - в общем, возомнила о себе бог знает что. Вот и в больницу только один раз за все время выбралась, хотя живет практически на той же улице, все ей некогда: то собрание у нее в школе, то на юбилей с мужем званы, то кино хорошее в село привезли… «Доживу до весны и уеду к старшему сыну, чтобы надышаться перед смертью запахом тундры, лиственной хвои, - думала старуха, - и пусть мои косточки покоятся не на сельском кладбище, а в тех местах, где прошли мои лучшие годы…» Но ее мечтам не суждено было сбыться: ее похоронили на сельском кладбище.

                                               *          *          *

Вскоре зятя старой эвенкийки повысили в должности, семья переехала в Якутск. Нужно сказать, что им здорово повезло, поскольку скоро грянула перестройка, а затем советская власть приказала долго жить. Глава семьи, как и другие партработники, оказался не у дел. Учителя наряду с другими бюджетниками перестали получать зарплату. Женщине пришлось освоить другую специальность, она начала шить шапки.  Сын благополучно выучился, женился и стал жить отдельно от родителей. Старшая дочь также не доставляла хлопот родителям, получила высшее образование, поступила в аспирантуру. Только вот замуж выходить не спешила, как бы всегда вроде некогда: то кандидатскую нужно писать, то еще что, то командировка у нее научная, то конференция… Так и жила в отчем доме. Младшая дочь, Верочка, любимица, мягко говоря, разочаровала родителей. Она была еще школьницей, когда семья переехала в город. Отец с матерью, занятые своими проблемами, видимо, упустили момент, когда девочка-подросток втянулась не в ту компанию, запустила учебу и не смогла, да и не захотела получить какое-либо образование. Кое-как затолкали ее в медучилище, но и там она не продержалась больше года. Родители надоели своими нотациями, отец даже несколько раз хватался за ремень, а толку-то… Девушка ушла из дома, меняла чуть ли не каждый год сожителей, которые нещадно ее колотили, несколько раз она попадала в травматологию, нос после перелома неправильно сросся, придав ее когда-то миловидному личику порочно-вульгарный вид. Раз в месяц  она наведывалась в отчий дом, и после ее ухода обычно обнаруживалась какая-либо пропажа.

Однажды мать, к ужасу своему, не смогла найти две соболиные шкурки, которые принадлежали заказчицам. После этого случая пришлось врезать новые замки и бдительно следить за блудной дочерью во время ее нечастых визитов. Особенно раздражала несчастная девушка старшую сестру, ученую интеллигентную даму. Родители, правда, пытались, как-то бороться с пьянством дочери, определили в больницу, но все было без толку. Только выйдя из лечебного учреждения, она тут же сбегала из дому, находила собутыльников и  пропадала где-то месяцами. Дойдя до какой-то точки, страшная, избитая, еле стоящая на ногах, дурно пахнущая, она приползала домой, где ее давно никто не ждал. Ни мать, ни сестра, с которой они были так дружны в детстве, кажется, давно поставили на ней жирный крест и заживо похоронили. Один отец, волочащий правую ногу и руку и еле ходящий по дому после инсульта, жалел непутевую дочь, но его мнения никто не спрашивал. А в последнее время ее вообще перестали пускать за порог. Сестра, брезгливо оттопырив нижнюю губу, совала ей несколько сотен и захлопывала перед ней дверь: мол, уходи, сгинь, несчастная бичиха!

                                               *          *          *

И она действительно пропала. Как и у многих таких бедолаг, отбросов общества, оказавшихся на улице, у нее не было даже собственной могилы, ее закопали наряду с другими бесхозными трупами в общей яме. Никто не пролил по ней и слезинки. Отца уже не было в живых. Мать с сестрой, наверное, были даже рады, что позорище семьи пропало. В прошлом году умерла и мать. Ученая дама осталась одна в просторной четырехкомнатной квартире. Домой она приходила только ночевать и до поры до времени не замечала, что в доме что-то не так. Терялись вещи и находились вовсе не там, где, по идее, должны были лежать,  по ночам, казалось, кто-то ходил шаркающими шагами, вздыхал, неслышно что-то бормотал под нос, иногда слышались тихие рыдания. А однажды женщина проснулась от странных звуков: в ее квартире кто-то пел заунывным голосом какую-то старинную песню на незнакомом языке. 

Прислушавшись, ученая дама поняла, что поют на языке ее бабушки – на эвенкийском. Тогда она не испугалась, просто удивилась, встала, зажгла во всех комнатах свет – никого и ничего. «Наверное, соседи за стенкой включали этномузыку», - подумала женщина, укладываясь заново спать. Но сон не шел: почему-то вспомнилась бабушка, а еще та непутевая женщина, сестра матери, которая приходила к ним пьяная, когда они жили на севере. «Вот в кого пошла сестра, что-то у нас неладно по женской линии, - пронеслось в ее голове. - Слава богу, что я не такая!» Она все-таки заснула под утро, не зная, что это была последняя относительно спокойная ночь в этой квартире и начало настоящего кошмара. Ночные шорохи, плач, пение, шарканья ног теперь навеки поселились в полупустой квартире, и каждую ночь они будут будить ее в одно и то же время, пугая и сводя с ума…