Надежда умирает последней

Надежда лежала возле окна в послеоперационной палате и смотрела на хмурое небо в свинцовых облаках. Уже который день обещали дождь, казалось, вот уже хлынет долгожданный ливень, но, увы, гроза снова проходила стороной. Несмотря на то, что солнце было скрыто за облаками, было нестерпимо душно. К тому же сказывалось действие промедола, от которого она то и дело впадала в глубокий полуобморочный сон. Снова и снова женщина прокручивала в голове прожитую жизнь и думала: как же она была счастлива до того рокового дня, когда, пройдя обычный ежегодный медосмотр, вдруг узнала о своем диагнозе. Ее вызвали в поликлинику и, пряча глаза, дали направление в онкодиспансер, наверху было приписано красной пастой: sito!  А она, дурочка, два года копила деньги, чтобы поехать на море, выбила путевку в профкоме, сшила два летних сарафана, купила красивый купальник… на глаза навернулись слезы: какой теперь купальник с отрезанной грудью! На солнце вообще наложили строгий запрет. Еще и сказали: мол, вам повезло, что до южного солнца не успела доехать, а то… 

Теперь вместо черноморского курорта Надежда лежит в этой страшной больнице, когда ее выпишут, неизвестно… А сколько она еще проживет, об этом она даже боится спрашивать, ее лечащий врач, очень строгая женщина, все время страшно занята. 

Их в палате пока двое. На соседней койке лежит Светлана, учительница из Нерюнгри. Ее оперировали вчера: вырезали не только грудь, но и все женские причиндалы. Надежда повернулась в ее сторону: лицо у соседки было бледное-бледное, глаза закрыты. Видно, что не спит, ресницы подрагивают, но упорно делает вид, что спит, не хочет общаться, не хочет разговаривать, даже больше – не хочет жить. Так и сказала сама перед операцией: не хочу жить. Все ее жалели (палата была большая в те годы, в начале 90-х), уговаривали: мол, жизнь этим не кончается, жить нужно ради детей и тому подобное, что говорят в таких случаях. Однако по упрямо сомкнутым губам, по замкнутому, неприветливому лицу Светланы всем было понятно: женщина и вправду не желает жить, не хочет бороться. Впрочем, ее можно было и понять. Муж, какой-то небольшой начальник в ее городе, изменял ей всю жизнь, а когда узнал о ее болезни, и вовсе ушел жить к любовнице. Та была молодая, цветущая женщина, типаж разбитной разведенки, с не очень хорошей репутацией и двумя детьми от разных мужчин. Но зато имела отменное здоровье и жизнерадостный характер. О последнем Надя сама сделала вывод из слов Светланы: та, встречаясь с ней приветливо, как ни в чем не бывало, здоровалась. 

Глядя же на нее, на Светлану, сразу думаешь: вот учительница идет. Причем самая строгая и педантичная, у которой не спишешь, сразу раскусит. Строгая одежда, никакой косметики (боже упаси!), очки и прическа, как у героини фильма «Служебный роман», когда она было еще мымрой. Наверное, ее мужу, «предателю и подлецу» (слова Светланы), было не очень-то уютно с такой женщиной и неинтересно. Его-то как раз Надежда оправдывала про себя. 

Детей было двое. Сын, закончив учебу где-то на юге, там и остался, женился на местной девушке. Дочь еще раньше брата, в восемнадцать лет, выскочила замуж и тоже жила с мужем в одной из кавказских республик. О ней Светлана отзывалась еще хуже, чем о муже. Отец, правда, иногда помогал материально, а она нет, сразу отрезала от себя: мол, дура, каждый год по ребенку, образования нет, пусть как хочет, так и живет. Сколько в девочку было вложено – кружки, музыкалка, секции, все коту под хвост… На слова женщин: может, это любовь? – презрительно усмехалась. По ее, учительским, понятиям: любовь должна была прийти где-то к последнему курсу или, еще лучше, после получения диплома и, самое главное, с их родительского благословения. Вот как она, Света, вышла когда-то, а то, что брак потерпел крах, не ее вина, а полностью мужа, бабника и подлеца. Светлана ни разу (!) за время своего брака не посмотрела в сторону постороннего мужчины. 

Лучше бы посмотрела, думала Надя, глядя на нее, и было не так обидно сейчас. А ведь была когда-то миловидной, до сих пор стройная, если ее переодеть, сделать другую, модную прическу, накрасить слегка… Однако при всей Надиной фантазии у нее не получалось переделать внешний вид Светланы, наверное, виной ее строгий, непримиримый взгляд, невыразительная, сухая мимика (даже улыбаться эта женщина не умела, просто скривит тонкие губы в сторону, и все) и мужеподобная, размашистая походка. Такую все равно не переделать, ведь главное – это то, что внутри человека. К тому же не только как женщина, но и как просто человек Светлана была не интересна: ничего интересного не расскажет, не пошутит, не посмеется (даже в этой скорбной больнице люди смеялись, шутили, человек ведь ко всему привыкает, да и, так сказать, надежда умирает последней). А у этой всегда на лице великая скорбь, выражение типа «не трогайте меня, не видите, как я несчастна!» 

И тут, в этой палате, можно было перекинуться парой слов: мол, как ты? Нет, лежит и молчит. Несчастная, всеми брошенная, одинокая и… никому не простившая. 

Посередине ночи Надежда проснулась от боли, накануне она, по совету доктора, отказалась от уколов промедола. Боль была не острой, какой-то тягучей, можно потерпеть до утра. Неожиданно она увидела, что их в палате трое: возле соседней койки в ногах Светланы спиной к ней сидела женская фигура, с головой закутанная во что-то беловато-серое. Странно, кто это может быть, мелькнуло в голове. Медсестра Варенька носит медицинскую шапочку, дежурный врач - мужчина… Неужели к Свете приехала ее мать? Вроде она ничего не говорила о ней. Между тем фигура не шевелилась и ни разу не повернулась в ее сторону. В конце концов, какое ее дело до этой Светы, Надя, поерзав некоторое время от боли, снова заснула. 

Под утро ее разбудил какой-то неясный шум: несколько врачей и медсестра суетились около соседней койки, о чем-то шепотом переговаривались. Варя, увидев, что Надя проснулась, сказала: спи, еще рано. Она послушно заснула. Спала аж до десяти часов, завтрак ее стыл на тумбочке, а соседняя койка… была пустой. В обед другая медсестра сказала: Светланы нет, умерла. И никто к ней не приезжал и не приходил, не сидел тут у них в палате. Ей, наверное, показалось, промедол ведь наркотический препарат… Но ведь ей ничего вчера не кололи! Она была в ясной памяти и в своем уме. И она видела явственно, что у кровати Светы сидела женщина. Но медсестра отмахнулась и вышла из палаты. Она была новенькой и не знала, что такие разговоры – о женщине в шали – давно ходят в этой больнице, и видят ее перед смертью какого-либо пациента, чаще всего, естественно, в этой палате, где лежат самые тяжелые больные. 

Значит, это была предвестница смерти, подумала Надежда, а еще поняла про себя: нет, она просто так не сдастся ей, она будет жить, несмотря ни на что, будет бороться и победит, недаром ее так назвали – Надежда!